Под чужим небом*

В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду — огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали все здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным светом. Тогда она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.

Сквозь толстые прозрачные стекла виднелись заключенные растения. Несмотря на величину оранжереи, им было в ней тесно. Ветви дерев мешались с огромными листьями пальм, гнули и ломали их и сами, налегая на железные рамы. Для растений нужен был широкий простор, родной край и свобода. Они были уроженцы жарких стран, нежные, роскошные создания; они помнили свою родину и тосковали о ней. Как ни прозрачна стеклянная крыша, но она не ясное небо. Иногда зимой стекла обмерзали, и тогда в оранжерее становилось совсем темно. Гудел ветер, бил в рамы и заставлял их дрожать. Растения стояли и слушали вой ветра и вспоминали иной ветер, теплый, влаж-ный, дававший им жизнь и здоровье. И им хотелось вновь почувствовать его веянье, хотелось, чтобы он покачал их ветвями, поиграл их листьями. Но в оранжерее воздух был неподвижен; разве только иногда зимняя буря выбивала стекло, и резкая, холодная струя влетала под свод. Куда попадала эта струя, там листья бледнели, съеживались и увядали.

Но стекла вставляли очень скоро. Ботаническим садом управлял отличный ученый директор и не допускал никакого беспорядка.

Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор называл ее по-латыни Attalea. Но это имя не было ее родным именем, его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали. Раз пришел в ботанический сад приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма. Когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.

— А! — сказал он, — я знаю это дерево. — И он назвал его родным именем.

— Извините, — крикнул ему директор, в это время внимательно разрезывавший бритвою какой-то стебелек, — вы ошибаетесь. Такого дерева, какое вы изволили сказать, не существует. Это — Attalea princeps, родом из Бразилии.

А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось все грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные леса с чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде он не бывал счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.

А пальма осталась. Ей теперь стало еще тяжелее, хотя и до этого случая было очень тяжело. Она была совсем одна. Она хорошо помнила свое родное небо и больше всех тосковала о нем, потому что ближе всех была к тому, что заменяло им его, к гадкой стеклянной крыше. Сквозь нее ей виднелось иногда что-то голубое. Это было небо, хоть и чужое и бледное, но все-таки настоящее голубое небо. И когда растения болтали между собою, она всегда молчала, тосковала и думала только о том, как хорошо было бы постоять даже и под этим бледненьким небом. (511 слов)

По В. Гаршину